Известный юрист, бывший член Конституционного суда Михаил Пастухов рассказал, что его удивило в Минске, почему кадровики долго искали основание, чтобы уволить его из органов КГБ, и как председатель КС поменял свою позицию во время рассмотрения вопроса об импичменте.

«МОИМ САМЫМ БОЛЬШИМ УДИВЛЕНИЕМ БЫЛО ТО, ЧТО В МИНСКЕ Я ПРАКТИЧЕСКИ НЕ СЛЫШАЛ БЕЛОРУССКОЙ РЕЧИ»

– Вы родились в Брянской области, но оказались в Беларуси. По-вашему, получилось это случайно или во всем есть закономерность?

– После школы я собирался поступать на юрфак и думал про Ленинградский университет. Но мой старший брат учился в Минском политехническом институте, и он меня убедил, что в Минске поступить будет проще.

По окончании юрфака с красным дипломом и аспирантуры я предпочел Институт философии и права Академии наук — там было больше шансов получить жилье.

Если же рассуждать о случайностях и закономерностях судьбы, то уже позднее я узнал, что моя бабушка была родом из Западной Беларуси. Во время первой мировой они уехали подальше от военных действий — на территорию Брянщины, в Суражский район. Интересно, что во времена моей молодости, в 70-е, мои земляки использовали в речи довольно много белорусских слов. Поэтому когда я приехал в Минск в 1975 году, то моим самым большим удивлением было то, что я практически не слышал белорусской речи. Только общаясь с белорусскими независимыми журналистами я освоил белорусский язык. Я убежден, что он должен быть единственным государственным языком в белорусском государстве.

– По-моему, среди приехавших в Беларусь можно выделить две очень разные части — одни из них активней многих этнических белорусов интересуются белорусской культурой, историей, языком, другие с пренебрежением к этому относятся. Кого больше, по-вашему?

– Таких, как я, гораздо меньше. В моей преподавательской и военной службе довольно редко встречались «русскоязычные», которые считали важным изучать белорусский язык и культуру. Я сам долгое время обходился русским языком, хотя интерес к изучению белорусского был всегда. Просто не было обстоятельств, которые бы активизировали этот мой интерес. Лишь после избрания судьей Конституционного суда в 1994-м я начал постигать азы белорусского языка.

«ИЗ СИСТЕМЫ КГБ ЛЮДИ САМИ ОБЫЧНО НЕ ХОТЯТ УХОДИТЬ»

– По-моему, один из самых интересных для журналистов фактов вашей биографии то, что вы преподавали на Высших курсах КГБ СССР в Минске. Как вас туда занесло?

– Когда я пришел в Институт философии и права Академии наук, то зарплата там была невысокая. Мы, кандидаты наук, после защиты диссертации получали 140 рублей. Молодежь оттуда убегала, в том числе в школу милиции. Однако не всем удавалось найти хорошо оплачиваемую должность.

Знакомая предложила мне попытаться устроиться на работу на Высшие курсы КГБ. И меня относительно легко и быстро туда взяли. Я преподавал уголовный процесс. За 9 лет работы дослужился до доцента и подполковника. Кстати, моим непосредственным начальником по научной линии был бывший глава Администрации президента Латыпов Урал Рамдракович.

– Многие люди специфически относятся к КГБ, и очевидно, есть за что. Есть много «афоризмов» на тему того, что «бывших кэгэбэшников не бывает». В какой степени эта структура действительно привязывает к себе?

– Как шутят опытные военные: на военной службе тяжело первые пять лет. Потом привыкаешь к портупее, правда, все тупеешь и тупеешь. Действительно, звания и должности постоянно повышают, существенно растет зарплата, льготы, поэтому из этой системы люди обычно не хотят уходить.

Да и уйти оттуда очень сложно. Когда меня избрали в Конституционный суд, то кадровики долго не могли найти основание, по которому можно «по-доброму» уволить из органов.

– Я имею в виду не только это. Вы же давали определенные подписки о неразглашении, вы были внутри этой системы.

– Да, подписку давал, поскольку с секретами знакомился. Но, по большому счету, мы, преподаватели, не занимались непосредственной оперативной работой. Это как, например, военный врач — прежде всего врач, просто в погонах.

Так что мою службу можно назвать полувоенной. Хотя существовала субординация, дисциплина, сдача спортивных нормативов: бег, стрельба, рукопашный бой.

– А ваши студенты в этом учреждении отличались от студентов других вузов?

– Да, ребята отличались физической подготовкой, психологической уверенностью, раскрепощенностью. Ну и, конечно, это были достаточно грамотные люди.

«ВАСИЛЕВИЧ РЬЯНО ОТСТАИВАЛ СВОЮ ПОЗИЦИЮ»

– Конституционный суд, куда вы были избраны, фактически сразу же был вынужден заниматься тем, для чего он, собственно, и создавался — защищать Конституцию…

– Конституционный суд был сформирован 27 апреля 1994 года — еще до избрания президента. Поначалу мы сами отбирали нормативные акты, которые противоречили новой Конституции Беларуси и правам человека. После избрания президента депутаты Верховного Совета стали обращаться к нам на предмет соответствия Конституции президентских указов. До ноября 1996 года мы рассмотрели 16 указов президента, и все они в той или иной части были признаны не соответствующими Конституции. Так, можно вспомнить указ Лукашенко о лишении льгот значительной части населения, указ о ликвидации районных Советов в Минске и областных центрах, о монополии государственного телевидения и так далее.

– А как быстро во всех этих решениях суда стало проявляться «особое мнение судьи Василевича»?

– Оно стало проявляться сразу же, когда мы начали признавать указы неконституционными. По каждому из этих дел у Василевича было свое мнение, которое не совпадало с мнением большинства судей.

– Считаете ли вы, что он это делал из идейных соображений или из карьерных, понимая, что в случае конфликта и победы президента он может стать председателем Конституционного суда?

– Во всяком случае, он рьяно отстаивал свою позицию. И хотя мы доказывали, что его аргументы несущественные, он оставался при своем. Поначалу для нас это было несколько неожиданно.

– А как к этому относился Тихиня?

– Как председатель суда он, конечно, не очень хотел, чтобы кто-то из судей афишировал свою «особую позицию». Кроме того, после каждого решения о признании очередного указа президента неконституционным следовали какие-то санкции со стороны исполнительной власти.

«ТИХИНЯ ГОВОРИЛ, ЧТО МОГЛА ПРОЛИТЬСЯ КРОВЬ»

– Чем все-таки можно объяснить, что председатель суда Валерий Гурьевич Тихиня в критический момент противостояния в ноябре 1996 года достаточно неожиданно для многих поменял свою позицию? Что же тогда произошло?

– Депутаты, которые поставили свои подписи под заявлением об импичменте президенту, конечно, рассчитывали, что до принятия решения их подписи не будут достоянием гласности. Но получилось так, что именно Тихиня разрешил отснять копии с подписями депутатов и передать их представителям Администрации президента. Как известно, на многих из них оказывалось страшное давление, из-за чего 12 человек отозвали свои подписи.

Я также считаю, что Тихиня не должен был участвовать в известном ночном соглашении 21 — 22 ноября при посредничестве российских руководителей. Тихиня там выступил гарантом того, что дело об импичменте будет прекращено в Конституционном суде.

– Так что сломало Тихиню, что изменило его позицию?

– Достоверной информации на этот счет у меня нет. Сам Валерий Гурьевич отказывается говорить об этом. Я только помню, тогда он говорил, что могла пролиться кровь.

– Как сложилась ваша судьба после референдума, когда тот состав Конституционного суда прекратил существование?

– От первого состава суда остались 4 судьи, остальным было предложено подумать об отставке и написать заявления на имя президента. Я же посчитал нужным написать заявление об отставке в Верховный Совет, тот орган, который и избирал меня на эту должность.

«МНЕ ТОГДА КАЗАЛОСЬ, ЧТО ВАЖНЕЙ ПОСТУПИТЬ ПО СОВЕСТИ»

– Вы понимали тогда, что после таких шагов вам уже не придется работать в государственной системе?

– Я все понимал. Но мне тогда казалось, что важней поступить по совести, исполнить свой долг судьи. У меня была альтернатива — написать заявление на имя президента, которое давало возможность вернуться на государственную службу. Но я отказался от этого компромисса, и в результате был освобожден указом президента от должности судьи «в связи с окончанием срока полномочий». При том, что срок полномочий судьи КС 11 лет.

После этого я обратился в судебные инстанции, ссылаясь на то, что незаконно освобожден от должности. Но наши суды отказались принимать к рассмотрению мое заявление, после чего я вынужден был обратиться в Комитет ООН по правам человека. По прошествии 5 лет Комитет ООН принял решение о нарушении моих прав и необходимости восстановления в этой должности с соответствующей компенсацией. Однако это решение не исполнено властями Беларуси.

– Если сравнить состояние белорусского законодательства в 1996 году и сейчас: с одной стороны, мы знаем, что тогда был кардинально нарушен баланс властей, с другой стороны, за эти годы принято столько законов, не все же они плохие?

– Могу сказать однозначно: до референдума 1996 года и введения в действие новой редакции Конституции в Беларуси была законность. Поскольку именно закон был выше всех нормативных актов. После 1996 года у нас в качестве законов стали декреты и указы президента.

Сегодня о законности можно говорить только с сугубо теоретических позиций. Это призрачная законность, когда акты президента стоят выше, чем все законы.

Заглядывая в будущее, я считаю необходимым восстановление Конституции 1994 года и одновременно отмену всех нормативных актов, которые ей противоречат. И это не так сложно сделать. Верю, что Беларусь должна стать по-настоящему демократическим и правовым государством и занять «свой пачэсны пасад між народамі».